Банки в Украине Всё о финансах и экономики
XXI век — век Китая. Олимпийские игры в Пекине лишь подчеркнули это, обратив на КНР внимание тех, кто до сих пор не задавался вопросом, что представляет собой сегодня бывшее «Срединное царство», полагая его «спящим драконом». На самом деле Китай давно уже не только «мировая фабрика», но страна, последовательно реализующая внешнеполитическую и внешнеэкономическую стратегию, которая в среднесрочной перспективе может чрезвычайно укрепить свое положение по сравнению с положением сегодняшним — отнюдь не плохим. Заслуживает особого внимания, насколько последовательно, неторопливо, избегая резких поворотов, внешних конфликтов и ненужного риска, действует при этом руководство страны.
Традиционные сферы влияния европейских колониальных империй и сменивших их во второй половине ХХ века сверхдержав все больше отходят к Pax Chine. Ближнего и Среднего Востока, включая Северную Африку, это касается в полной мере. Зоны политического влияния и экономических интересов Китая все больше пересекаются с традиционным полем «Большой игры». Исчезновение СССР позволило КНР в 90-е годы расширить традиционную сферу интересов в Юго-Восточной Азии за счет постсоветского пространства и бывших «подопечных» Москвы, переставшей соперничать с Пекином за первенство в «социалистическом лагере» и странах «третьего мира». Отношения с США и странами Европы, построенные в эпоху глобального противостояния Запада с Советским Союзом за счет выполнения Китаем роли дальневосточного противовеса «империи зла», сохранились и легли в основу "мирного собирания китайских земель": Макао, Гонконга, а в перспективе и Тайваня. Кто вспоминает теперь в Лондоне о попытках последнего британского губернатора Гонконга отстоять его независимый „демократический“ статус?
То, что у любой другой страны — в первую очередь у России — встретит обструкцию „мирового сообщества“ и будет заклеймено как рецидивы имперского мышления и стремление к гегемонии за счет соседей, в случае Китая обходится молчанием. Возможно, вследствие понимания того простого факта, что сделать с этой страной ничего нельзя, отстаивать свои интересы она будет жестко, а экономические потери любого мирового игрока, вступившего с ней в конфликт, будут неприемлемо велики. Возможно, из-за того, что ядерный статус КНР не означает паритета с США и в Вашингтоне, а может, и в Брюсселе, Китай в отличие от России не рассматривают как реального военного соперника. Но не исключено, что главную роль в этом сыграло понимание китайской элитой правил игры на мировой арене и умение играть по ним. Играть исключительно в собственных интересах, но не давая конкурентам ни возможности обвинить в нарушении этих правил, ни повода вступить в прямой конфликт.
В 90-е годы это было особенно заметно в ситуации, сложившейся вокруг Ирака. Там, где российские дипломаты в ООН говорили о вето, китайские воздерживались. При этом китайской политике не свойственны ни в прошлом, ни сейчас характерные для России иллюзии и сантименты, надежды на джентльменское поведение партнеров и завышенные ожидания, синдром „осажденной крепости“ и обиды, порожденные комплексами, не говоря уже о вере, что текущие недоработки можно исправить в будущем. Возможно, потому, что за несколько тысяч лет китайской государственности страна эта видела все мыслимые кризисы и научилась спокойно относиться к периодам упадка, резонно считая их злом неизбежным, но преходящим.
Как следствие, трудно найти страну на Ближнем и Среднем Востоке, которая не имела бы развитых отношений с Китаем. Иногда — взаимовыгодных. Иногда — выгодных только местной элите. Но всегда — Китаю. И очень часто прямо или косвенно охраняемых его вооруженными силами. В таких странах, как Пакистан, Бангладеш и Мьянма, китайские военные опираются на собственные базы — предмет головной боли регионального соперника КНР, Индии. В других — ограничиваются присутствием полевых частей, прикрывающих добычу и транспортировку полезных ископаемых, как в Судане и других странах Африки, превратившейся в главную ресурсную кладовую Китая, где они заменили британские и бельгийские, португальские и французские гарнизоны. Точно так же китайские компании, за спиной которых стоит китайское государство, заменили индийских и арабских торговцев и промышленников, на плечах которых в колониальный период держалась экономика африканских тропиков и пустынь.
Борьба с исламистским терроризмом для Китая означает противостояние ему лишь на собственной территории — той части Центральной Азии, которая является Синцзянь-Уйгурским автономным районом. Это же касается наркоторговли. Прагматичное использование контактов с местными сепаратистами в Африке контрастирует с демонстративным отказом от признания независимости любого претендующего на нее анклава, которое может стать прецедентом для китайского Тибета. Теснейшие связи с „соотечественниками“, далеко выходящие за пределы того, чем могут похвастаться в этой сфере прочие страны мира, — каналы развития технологического потенциала Китая и его экономического влияния, но отнюдь не основа для будущих „территориальных претензий“, что бы ни утверждали адепты теории „китайского заговора“ и „желтой опасности“.
Полезно помнить, что ШОС — главное поле взаимодействия Китая и России — это именно Шанхайская организация сотрудничества, и деятельность участников в рамках ее структур не отменяет конкуренции, хотя не исключено, что именно нормализацию российско-китайских отношений и снятие взаимных пограничных претензий будущие российские исследователи сочтут главной исторической внешнеполитической заслугой второго президента страны. Не следует забывать и то, что взаимопроникновение американской и китайской экономики не отменяет соперничества США и Китая — слабеющей, но доминирующей на международной арене сверхдержавы и главного претендента на превращение в еще один „мировой полюс“. Не случайно на протяжении последнего десятилетия Вашингтон сделал все возможное, чтобы разрушить сотрудничество в военно-технической области Пекина и Иерусалима, а также осложнить реализацию китайских проектов в Ираке, Иране и Пакистане.
Говоря о сегодняшних беспрецедентных успехах Китая в бассейне Индийского океана и внутренней Азии, не стоит забывать, что китайцы побывали там задолго до европейцев. Центральная Азия, включая часть Казахстана, периодически входила в зону их влияния на протяжении двух последних тысячелетий. Что касается Африки — если бы почти 600 лет назад власти тогдашнего Пекина не приняли решение о прекращении внешней экспансии, величайший из флотоводцев XV века Чжэн Хэ продолжил экспедиции, в которых участвовали десятки тысяч человек, и китайский флот из сотен кораблей вышел в Атлантику — кто знает, каким путем пошла бы история?
Китай не просто становится сверхдержавой, одним из двух будущих мировых полюсов — он возвращается на место, которое по праву занимал когда-то. Возвращается в мировую экономику и мировую культуру. В страны, где когда-то присутствовал или доминировал. В Юго-Восточную и Центральную Азию. На Ближний Восток и в Африку. Похоже, это именно тот случай, по поводу которого у Экклезиаста сказано: "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "Смотри, вот это новое„; но это было уже в веках, бывших прежде нас“.
