Китайский парадокс и российский автопром

Начнем, конечно, с Китая.

На фоне удручающих сообщений о мировом экономическом спаде данные, приходящие из Поднебесной выглядят довольно оптимистически. Правда, в последнее время эксперты начинают сомневаться в достоверности китайской статистики, обнаруживая в ней все больше подозрительных сходств с позднесоветскими рапортами об успехах. Однако главная проблема не в этом. Как бы ни велика была накопленная инерция, промышленность Китая движется в том же направлении, что и остальной мир, все более снижая темпы и неуклонно приближая момент, когда скромный рост превратится неуправляемый спад.

В этой ситуации у руководства Китая есть только один способ поддержать рост производства: ориентировать промышленность на внутренний рынок. Иными словами, стимулировать спрос за счет увеличения покупательной способности населения. Причем не только среднего класса, который кормится, как и в России, за счет перераспределения доходов от экспорта, а именно подавляющего большинства трудящихся. В долгосрочной и даже среднесрочной перспективе это — единственный выход. Но в краткосрочной перспективе рост доходов населения и заработной платы будет снижать конкурентоспособность китайской продукции на мировом рынке, и без того переживающем спад. А позитивные результаты социальной политики, если таковая вообще проводится, будут на первых порах «поглощаться» глобальными негативными факторами. Тем более, что в результате падения спроса на экспортные товары, доходы населения сейчас стихийно снижаются, внутренний рынок сокращается. Прежде чем его расширять, надо озаботиться хотя бы сохранением существующего уровня. Сознавая это, китайское руководство колеблется, откладывая серьезные решения. Но в итоге острота противоречий лишь увеличивается.

В этом и состоит пресловутый китайский парадокс. Решение было бы легко найдено, если бы в Пекине озаботились повышением жизненного уровня рабочих тогда, когда мировая экономика была на подъеме. Да, такая политика вела бы к менее высоким темпам роста в самом Китае (и сохранению рабочих мест в других странах мира). Но производство все равно бы росло, плоды успеха распределялись бы более справедливо, а социально-экономическая ситуация оказалась бы куда более стабильна. Однако руководство страны сделало ставку на рост мирового рынка и на либеральные методы хозяйствования. До тех пор, пока имелся спрос на экспорт, такая ставка себя оправдывала, тем более, что за счет потребления средних слоев, жизненный уровень населения в целом рос (среднестатистически). Теперь, когда ситуация изменилась, «золотое время» оказалось упущено.

Какое, однако, все это имеет отношение к нам и в частности — к российскому автопрому? Самое прямое.

Во-первых. Общая тенденция одна и та же. Экспорт товаров на мировой рынок заменил проведение осознанной политики развития. В лучшем случае, все сводилось к разным предложениям о том, как освоить поступающие доходы. И предпочтение отдавалось дорогостоящим пустым проектам, будь то Олимпиада в Пекине или запланированная Олимпиада в Сочи. Можно, конечно, морализировать насчет того, что китайцы развивали производство, а мы вывозили углеводороды. Но по большому счету разница не велика. Производили то, на что был внешний спрос. Использовали те ресурсы, которые имелись в наличии. У них трудовые ресурсы, у нас минеральные.

И там и тут важные решения не принимались, когда они были необходимы. А теперь оказывается поздно.

Во-вторых, надо осознать, что кризис неизбежно изменит логику мировой экономической жизни. И это имеет прямо отношение к будущему российской промышленности. Важнейший аргумент, приводимый сегодня в качестве объяснения и оправдание краха отечественного промышленного сектора состоит в том, что «мы не можем работать за такие же гроши, как китайцы». Это не верно — по двум причинам. С одной стороны, китайцы, как мы видим, тоже не могут за такие гроши больше работать. Глобальная экономическая система, построенная на основе «негативной конкуренции», когда главным фактором успеха является снижение стоимости рабочей силы, привела к краху и выхода из мирового кризиса не будет, пока процесс, на глобальном уровне не будет повернут в обратном направлении. Фактором экономического подъема после 2012 года станет не снижение, а повышение заработной платы.

А с другой стороны, это, увы, неправда, будто российские рабочие «стоят» дороже китайских. По ряду специальностей и производств — уже дешевле. При нынешних ценах на жилье в промышленных регионах Восточного Китая мало кто будет работать на серьезном промышленном производстве за 200-300 долларов в месяц. В России — работают. А 400 долларов считается уже хорошей зарплатой для рабочего.

Если же сделать поправку на уровень образования и квалификации, то придется признать, что не мы должны были бы жаловаться на китайский демпинг, а они — на наш.

При таких зарплатах непонятно, почему отечественная промышленность, к тому же защищенная протекционистскими тарифами (мы пока не вошли в ВТО) проигрывает конкуренцию не только производителям из Китая и Индии, но и продукции, изготовленной в Японии, Германии или Великобритании. Почему автомобильная промышленность Канады испытывает сегодня значительно меньшие трудности, нежели российская? Почему даже в США далеко не все автомобильные заводы закрываются? Почему в российском автопроме на грани краха оказались именно предприятия с самой низкой по отрасли заработной платой?

Вывод напрашивается: «высокая» цена рабочей силы никакого отношения к кризису автомобильной промышленности России (да и вообще к кризису промышленности) не имеет. С точки зрения заработной платы «синих воротничков» российская промышленность более чем конкурентоспособна. Проблема совершенно в другом. Не так уж много есть стран мира, где на одного «с сошкой» приходилось бы такое безумное количество людей с ложками. Мало того, что менеджмент российских компаний вопиюще неэффективный, он еще и безумно дорогой. Нескончаемое число всевозможных контор висит на каждом работающем предприятии как полипы на днище корабля. Бесконечное число посредников, консультантов, советников, помощников и надсмотрщиков пожирают ресурсы, превращая производство не более чем в формальный повод для перераспределения нефтяных денег. Частные корпорации и государственная бюрократия больны одними и теми же болезнями. Управленческие и псевдоуправленческие штаты не просто раздуты. Они оплачиваются по каким-то безумным ставкам, не просто контрастирующим с убогими зарплатами уцелевших на производствах рабочих, но вызывающих уже зависть западноевропейских коллег. Приватизация не сделала ничего для решения проблемы эффективности, в результате чего вопрос о ренационализации встал совершенно объективно, нравится это кому-то или нет. Но если теперь национализация будет проводиться теми же людьми и теми же методами, то никаких улучшений не будет и по второму разу.

На протяжении двух десятилетий отечественная промышленность страдала от недостатка инвестиций. Приватизация сопровождалась массированным оттоком инвестиций, причем от него страдали не только отрасли, находившиеся в упадке или умирающие, но даже самые перспективные, включая частично даже добывающие. Отечественная буржуазия продемонстрировала явное нежелание что-либо в собственной стране развивать или улучшать, предпочитая со своими деньгами заниматься инвестициями на глобальных рынках, что не только выгоднее, но при ее уровне компетентности и проще — инвестиции в собственной стране надо делать самим, а на глобальном рынке помогут финансовые посредники.

К середине 2000-х годов деньги все чаще стали приходить от государства, которое занялось национальными проектами, спасением автопрома и многими другими важными и нужными вещами. Но до тех пор, пока государственная помощь передается нынешним собственникам в виде фактического подарка, она попросту присваивается. И ничего другого быть не может.

Итак, частные собственники и их управленческая обслуга в этой системе являются совершенно лишним, не нужным, даже вредным паразитическим звеном. Но правительственные чиновники, научившиеся за прошедшие годы главным образом лишь различным способам подкармливания паразитов, спасения не принесут.

Выход из кризиса для промышленности состоит в радикальном реструктурировании, реорганизации компаний, значительная часть которых отойдет к государству, при одновременном повышении заработной платы и комплексных (а не истерично разрозненных) мерах по защите внутреннего рынка. Последнее для либерального идеолога не менее страшно, чем упомянутая выше национализация, но и не менее объективно. И то, и другое под влиянием кризиса уже стихийно происходит по всему миру.

Идеологам придется смириться, никуда они не денутся. А вот реконструкция государства — процесс гораздо более сложный, драматичный и рискованный. Но другого пути все равно нет. Двигаться в будущее придется, даже если оно полно опасностей и неопределенности.

Между тем, возвращаясь к китайскому парадоксу, можно констатировать, что у России в случае, если здесь кто-то всерьез займется промышленностью, есть перед Поднебесной империей одно важное преимущество. Наша промышленность (кроме добывающей) на внешние рынки не ориентирована. И от общемировой тенденции поворота к умеренно-защищенным (но не закрытым) внутренним рынкам может только выиграть.

Для правительства, действительно ориентированного на курс индустриального возрождения страны, кризис мог оказаться скорее долгожданной счастливой возможностью, чем угрозой.

Вопрос только в том, где нам взять такое правительство…