Самые вредные экономические теории

Суконная правда

Когда экономика оказывается в трудном положении, советов ждут от экономистов, то есть от людей, которые должны понимать в экономике больше остальных. Но экономистов много, их советы противоречивы, а экономических теорий немногим меньше, чем самих теоретиков. Более того, в прошлом экономические учения порой не столько помогали развитию экономики, сколько ей вредили. А все из-за того, что экономические рецепты, которые идеально работают в одной ситуации, упрямо пытаются применить в другой, в которой они противопоказаны.

Первых европейских экономистов сегодня называют меркантилистами от итальянского слова «торговец». К этим мудрецам начали прислушиваться уже в XVI веке, а в XVII веке их авторитет был непоколебим. Они-то и начали навязывать европейским монархам свои теории, что порой приводило к печальным последствиям.

После открытия Америки самой богатой страной мира стала Испания. Закрома испанских грандов ломились от золотой и серебряной монеты, отчеканенной из переплавленных индейских идолов, и лучшие умы Европы быстро решили, что страна тем богаче, чем больше в ней обращается денег. По тем временам идея была вовсе не плоха. Оборотных средств в тогдашней Европе действительно не хватало, и приток испанских реалов оживил торговлю во всех странах, где испанцы хоть что-нибудь покупали. Но стоило этой здравой идее появиться, как ученые мужи начали придумывать самые нелепые способы ее реализации. Так, генеральный контролер торговли и президент торгового совета Франции Бартелеми Лаффема предлагал Генриху IV Наваррскому строжайше запретить «всем лицам бесполезно хранить серебро, не пуская его в оборот». Такая мера, по мнению чиновника, была необходима, чтобы монеты не оседали в кубышках, а способствовали развитию торговли. Идея не была реализована из-за сильной оппозиции при дворе. Многие тогда считали, что если торговля разовьется, то приедут испанцы и скупят всю Францию, так что одна неудачная идея была побеждена другой, тоже неудачной.

И все же в XVII веке меркантилизм восторжествовал. Большая часть европейских государственных деятелей той эпохи сошлись во мнении, что страна будет богатеть, если будет продавать больше своих товаров и покупать меньше чужих, ведь в таких условиях количество денег будет расти. Идея вновь была здравой, но ее реализация порой оставляла желать лучшего. В частности, английское правительство, следуя рецептам меркантилистов, собственноручно организовало в своей стране экономический кризис. Началось все с того, что влиятельный лондонский торговец Уильям Кокейн решил подмять под себя торговлю английским сукном. До этого торговлю контролировала так называемая Компания купцов-авантюристов, которая вывозила неокрашенное сукно в Голландию. Голландцы окрашивали сукно и перепродавали в другие страны. Кокейн, используя меркантилистские аргументы, убедил правительство, что сукно можно и нужно окрашивать в Англии, потому что окрашенная ткань будет стоить дороже и страна получит больше золота и серебра. В 1615 году Компания купцов-авантюристов была ликвидирована, а на ее месте возникла компания во главе с Кокейном, которая взялась окрашивать сукно. Английские технологии уступали голландским, и конечный продукт оказался неконкурентоспособным. В результате в 1621 году английское сукноделие оказалось в тяжелом кризисе — товар не находил спроса. Вскоре англичане снова принялись возить неокрашенное сукно в голландские порты.

Тем временем во Франции меркантилисты старались убедить короля, что страна должна как можно больше экспортировать и по возможности ничего не ввозить, поскольку, по словам одного из них, «Франция — единственная монархия, которая может обойтись без всех своих соседей, а из них никто без нее обойтись не может». При этом никто из ученых мужей не знал, как приучить французское купечество, не привыкшее к мореплаванию, к борьбе за иностранные рынки. Один из проектов, например, советовал королю своим указом обязать купцов каждой провинции объединиться в торговую компанию по голландскому образцу и немедленно приступить к заморской торговле. И все же меркантилистские проекты нашли свое воплощение во французской экономической политике.

Отнять и поделить

Главным французским меркантилистом XVII века стал бывший секретарь кардинала Мазарини Жан-Батист Кольбер. Именно он обратил внимание молодого Людовика XIV на злоупотребления всемогущего главного интенданта Фуке, которого «король-солнце» после этого сгноил в замке Пиньероль. В 1661 году Кольбер занял место поверженного Фуке и стал фактическим хозяином французской экономики, в каковой роли и оставался до своей смерти в 1683 году. Кольбер был практиком, а не теоретиком, но вдохновение он черпал у мыслителей меркантилистской школы.

Надо сказать, что экономические мыслители XVII века представляли себе состояние тогдашней экономики довольно смутно. В том не было их вины, поскольку статистика находилась в зачаточном состоянии. Но когда они чего-то не знали, то начинали выдумывать. Например, блестящий английский экономист Уильям Петти, обогативший политэкономический лексикон такими выражениями, как «всеобщая занятость» или «при прочих равных условиях», однажды придумал весьма остроумный способ определить численность населения туманного Альбиона. Для начала он решил сосчитать жителей Лондона. Петти узнал, сколько покойников похоронили за год на лондонских кладбищах, и, предположив, что каждый год умирает каждый тридцатый лондонец, умножил количество покойников на 30. Полученный результат он умножил на восемь, потому как знал, что вся страна платит налогов в восемь раз больше, чем город Лондон. То, что получилось в итоге, Уильям Петти считал приблизительно равным искомой численности населения.

Кольбер в своей практике тоже исходил из цифр, взятых с потолка. Он, например, полагал, что всего в мире существует 20 тыс. торговых кораблей, причем это число никогда не меняется, поскольку, «несомненно, в Европе всегда существует один и тот же уровень потребления товаров, а торговля ими переходит от одной нации к другой». Но если объемы торговли не меняются, то денежные потоки тоже одинаковы. Поэтому единственный способ сделать Францию богаче — отобрать часть торговли у других держав, прежде всего у Голландии. Кольбер прямо говорил, что его задача — увеличить количество звонкой монеты, обращающейся во Франции, чего нельзя достичь, «не отняв ее в том же количестве у соседних стран».

Чтобы отнять деньги у соседей, Кольбер решил завести во Франции предприятия по производству тех изделий, которые в стране еще не производились, одновременно сократив импорт. Вскоре под государственным патронажем возникли мануфактуры, производившие самые разные товары от стальной проволоки до шерстяных носков. Ввозные пошлины тем временем были подняты до 50% от стоимости товаров, так что импорт практически умер. Одновременно поощрялось судоходство: правительство субсидировало строительство торговых кораблей, запрещало фрахт французских судов иностранцами и запрещало иностранным кораблям посещать французские колонии.

Все эти меры выглядели весьма полезными, но у реформ Кольбера была своя изнанка. Прежде всего, правительство, создав промышленность, считало своим долгом максимально ее регламентировать. Эдикты, в которых фиксировались требования к качеству товаров, исчислялись сотнями. В одном из этих постановлений, например, говорилось, что торговец, у которого будет найдена шерстяная ткань, не соответствующая госстандарту хотя бы по трем пунктам, должен быть привязан к позорному столбу, а рулон некачественной ткани должен болтаться у него на шее.

Кольбер надеялся, что более качественная продукция поможет вытеснить конкурентов, но на деле все получилось наоборот. В те годы французские шерстяные ткани конкурировали с английскими на турецком рынке. Английский товар был откровенно плох. Один из английских купцов сетовал: «Когда турок прочесывает ткань и находит тут и там дыры и погрешности, тогда он ставит под сомнение нашу христианскую веру». Но английская ткань стоила на 20-30% дешевле, чем качественная французская, и турки покупали у англичан. Была у Франции и другая беда. Чтобы стимулировать развитие морской торговли, Кольбер развивал промышленность за счет сельского хозяйства. Налоги постоянно росли, а неплательщиков сурово наказывали. За недоимки у крестьянина отбирали дом, скот и инвентарь. В результате к концу правления Кольбера по морям плавали сотни французских торговых кораблей, но сельское хозяйство было разорено, а промышленность зачастую работала в убыток. Французы так и не стали великой торговой нацией, потому что с голландцами и англичанами в этом деле тягаться было тяжело. А вот упадок земледелия ощущался не один десяток лет, что привело в конечном итоге к многочисленным голодным бунтам и революции.

«Самое благородное господство»

XVIII век подарил миру нескольких великих экономистов, включая Адама Смита и Давида Рикардо. Оба они, как известно, выступали за свободу предпринимательства, которая благодаря «невидимой руке рынка» всегда идет на пользу обществу. Идеи классиков политэкономии, как и идеи меркантилистов, были весьма разумными. Но довольно скоро нашлись люди, которые начали развивать их в довольно спорном направлении. В 1804 году в Англии родился человек, которому было суждено сыграть неоднозначную роль в истории своей родины. Звали его Ричард Кобден, и был он сыном мелкого предпринимателя. В юные годы Кобден работал коммивояжером в фирме своего дяди, и уже тогда тот предупреждал Ричарда, что любовь к наукам не пойдет на пользу его деловой карьере. Но Кобден любил читать умные книжки и ничего с этим поделать не мог. В 1828 году он и двое его друзей основали в Манчестере фирму по производству хлопчатобумажных тканей, и дело пошло. Фирма процветала, но Кобдена все так же тянуло к ученым занятиям, и вскоре он, бросив личное руководство бизнесом, отправился путешествовать по миру. После возвращения его занимали уже только экономические теории и политическая карьера.

Кобден стал проповедовать две идеи — пацифизм и свободу торговли. Причем, если Адам Смит и Давид Рикардо говорили в основном об экономической свободе внутри страны, то Кобден верил в необходимость международной свободной торговли. Он считал, что экономика будет процветать, если каждая страна будет свободно приобретать то, что для нее необходимо. Таким образом, страны будут нуждаться друг в друге, и войнам придет конец. Трезвый расчет тоже присутствовал. Кобден, как и другие манчестерские предприниматели, нуждался в зарубежном сбыте. Чтобы иностранцы могли покупать манчестерскую продукцию, нужно было, чтобы у этих иностранцев имелись деньги. И их зарубежным потребителям английской мануфактуры могли бы дать сами англичане, если бы покупали больше зарубежного зерна. Но в Англии были свои аграрии, которые еще во времена наполеоновских войн пролоббировали так называемые хлебные законы, вводившие высокие таможенные тарифы на ввоз зерна. Эти-то хлебные законы Кобден и задумал отменить. Иначе говоря, манчестерские предприниматели захотели отнять у британских землевладельцев прибыль, которую тем давали покровительственные пошлины.

В 1838 году Кобден и его единомышленники основали Лигу против хлебных законов, которая начала агитировать за понижение тарифов на зерно. По свидетельству современника, пробиться на лекции агитаторов лиги было почти невозможно: «Стечение публики было так велико, что оказалось необходимым искать более обширное помещение в театре. Но скоро и это здание оказалось тесным, и многим желающим нужно было отказывать в билетах». Успехом в Лондоне дело не ограничилось: «Скоро лига не довольствовалась уже речами в одних городах; Кобден отправился в земледельческие графства, где хлебная монополия больше всего имела защитников между фермерами, и там часто на открытом месте (например, в Хатфорде), с высоты вагона говорил собранию нескольких тысяч земледельцев о собственной их выгоде, какой они первые воспользуются от введения свободной торговли. И эти собрания всегда соглашались с его доказательствами ». Усилия лиги не пропали даром, и в 1846 году хлебные законы были отменены парламентом. Цены на зерно упали, чему были рады и в Англии, и за рубежом. Так, уже в 1847 году Кобдена с восторгом принимали в Москве. Газеты писали в связи с этим визитом: «И для русского хлеба открыт теперь беспошлинный ввоз в английские пристани: честь и благодарность великому чужеземцу!»

Английские промышленники ликовали. В середине XIX века Англия была единственной развитой промышленной державой мира, и английские промтовары не встречали конкуренции. При этом британцы считали, что свободная торговля поможет им завоевать мир, не пролив и капли крови. В этом смысле показательна речь одного из соратников Кобдена по поводу территориального спора с США из-за Орегона — тогда английской колонии. Политик предлагал отдать Орегон, но завоевать Америку: «Не посылая ни одного полка или линейного корабля, без бомбардирования городов и без пролития крови свободная торговля подчинит нам не только Орегон, но и Соединенные Штаты. Тогда не будет ни одного расчистителя лесов, который бы не носил манчестерской ливреи, ни одного охотника, на ружье которого не было бы шеффилдского клейма, а в то же время льняные изделия Спиталфилда будут служить английским знаменем, развевающимся на берегах Миссури. Орегон тогда будет действительно завоеван и станет платить дань нашим промышленникам, потому что будет добровольно для нас трудиться. Для нас он станет производить пшеницу и присылать откормленный скот; но для этого не нужно английского губернатора, который бы спорил с местными законодательными властями, или английских солдат, удерживающих спокойствие посредством штыков. Свободная торговля — вот самое благородное господство и самое верное завоевание».

Американцы, правда, придерживались политики протекционизма и не дали себя завоевать. Но в Европе хватало уверовавших в новую экономическую теорию. Пропагандисты свободной торговли появились повсюду — от Франции до России, хотя в ту пору она была по-настоящему выгодна только британским промышленникам. Порой агитация сторонников свободной торговли была весьма остроумной. К примеру, французский экономист Фредерик Бастиа сочинил памфлет под названием «Петиция производителей свечей» в котором пародировал сторонников протекционизма. «Производители свечей» требовали там законодательно запретить все окна, щели и отверстия, через которые может пробиваться солнечный свет, поскольку солнце — самый страшный конкурент свечной промышленности, от которого следует защищаться всеми силами. Так или иначе, в середине XIX века свободная торговля стала знаменем большинства европейских либералов и многими рассматривалась как главное экономическое ноу-хау.

Стратегия свободной торговли была принята на вооружение многими странами: Францией, Италией, Австро-Венгрией, рядом германских государств. Но модная экономическая теория, как и в случае с меркантилизмом, была полезна не всем и не везде. Низкие тарифы помогали экспортерам сырья и продовольствия снабжать «мастерскую мира» — Англию, но собственная промышленность на континенте росла с трудом из-за конкуренции с британцами. Все изменилось после биржевого кризиса 1873 года. Европейские страны одна за другой стали закрывать свои рынки. Первой по этому пути пошла Германия Бисмарка, и самые быстрые темпы промышленного развития наблюдались именно там. Теперь оружие Англии обернулось против нее самой. Англичане, уверовав в действенность рецептов Кобдена, не собирались отказываться от свободной торговли, хотя их партнеры уже давно были протекционистами. В результате английский рынок начал постепенно заполняться иностранными товарами, а английская промышленность хирела. Так, в последние годы XIX века в Британии не было собственной электрической промышленности, все имевшиеся предприятия были филиалами немецких и американских корпораций. Заморское сырье все еще было дешево, но эта дешевизна скорее развращала английских промышленников, чем помогала им. Например, германские промышленники, ища заменители естественных красителей, которых было вдоволь у англичан, получавших их из колоний, построили самую мощную в мире химическую индустрию. Англия создала свою химическую промышленность только после начала первой мировой войны, когда поставки из Германии стали невозможны. Технологическая отсталость англичан усиливалась год от года. В 1900 году один американец писал о британском кораблестроении так: «Нет сомнений, что большая часть оборудования английских верфей весьма устарела по сравнению с тем, что используют в Америке и Германии. На британских верфях используют допотопные паровые двигатели, токарные станки и прессы. Иностранные гости с трудом сдерживают изумление по поводу здешней отсталости». Надо сказать, что в Германии государство активно вмешивалось в судостроение, всячески поощряя новшества. А в Англии все еще продолжали считать, что государству не стоит лезть в экономику, как и завещали великие Адам Смит и Рикардо, в то время как самим предпринимателям вовсе не хотелось раскошеливаться на новые технологии. Таким образом, экономическое учение, которое изначально давало неплохие результаты, со временем превратилось в настоящий тормоз прогресса.

Цент управления

Следующим учением, овладевшим умами в массовом порядке, стал марксизм, но о последствиях увлечения теориями Маркса и Энгельса сказано уже предостаточно. Пока в советской России пытались воплотить идеалы «Коммунистического манифеста», в Европе и Америке лучшие умы обратились к другому учению, которое обещало быть непобедимым в силу своей верности.

Джон Мейнард Кейнс начинал карьеру скромным финансистом в одном из департаментов британского правительства. Но уже очень скоро выяснилось, что молодой экономист по многим вопросам имеет собственную точку зрения, отличную от точки зрения начальства. Так, Кейнс, участвовавший в работе Парижской мирной конференции, где обсуждались вопросы мирового устройства после первой мировой войны, был чуть ли не единственным представителем победивших держав, кто говорил, что не следует слишком жестоко наказывать поверженную Германию. Он также имел смелость призывать к сотрудничеству с большевистской Россией и даже трижды посетил СССР как частное лицо. Вообще, Россия и русские сыграли значительную роль в его жизни. В частности, встретившись в 1918 году с балериной дягилевской труппы Лидией Лопоковой, он отрекся от своего гомосексуализма, женился и счастливо прожил с ней до конца жизни. Вместе с тем визиты в Россию окончательно убедили его в непригодности методов плановой экономики. «Россия — писал Джон Кейнс — представляет собой худший пример административной несостоятельности, которую когда-либо видел мир». При этом в отличие от сторонников свободной торговли Кейнс полагал, что государственное вмешательство в экономику необходимо. Джон Кейнс хотел найти способ управлять экономикой, не прибегая к прямому администрированию, и то, что он обнаружил, сделало его знаменитым.

В 1936 году, во время Великой депрессии, Кейнс, тогда уже успешный финансист и известный ученый, выпустил главный труд своей жизни — «Общую теорию занятости, процента и денег», который многие восприняли как откровение. Не вдаваясь в подробности, скажем, что Кейнс предложил правительствам не сокращать расходы в связи с кризисом, а увеличивать их. Он полагал, что необходимо стимулировать производство дотациями и дешевым кредитом. Рост производства означал бы рост занятости, рост занятости — рост покупательной способности населения, а значит, и рост потребления, что, в свою очередь, тоже оборачивалось ростом производства.

Правительства Великобритании, США и ряда других стран начали активно пользоваться кейнсианскими рецептами, что немало способствовало выходу из кризиса. В начале второй мировой войны Кейнс был привлечен к работе в британском правительстве и участвовал в разработке экономической стратегии военного времени. Он же стал архитектором Бреттон-Вудской системы, основы послевоенных финансов. Американский доллар был привязан к золотому стандарту, а другие валюты обменивались на доллар по фиксированному курсу. В 1946 году Кейнс умер, но кейнсианство только начинало набирать обороты.

К началу 1960-х годов большинство западных правительств воплощало заветы Кейнса так, как их понимало. Выражалось это в том, что западные демократии взялись за строительство государства всеобщего благоденствия, то есть тратили бюджетные средства на повышение уровня жизни и стимулирование роста производства. Например, в 1964 году президент США Линдон Джонсон объявил о строительстве «великого общества», в котором не будет бедности. В том же году была запущена программа «Война с бедностью», которая потребовала грандиозных бюджетных вливаний. В первый год на нее был израсходован $1 млрд, и в дальнейшем ассигнования не уменьшались. Были запущены программы «Корпус работы» (помощь в трудоустройстве молодым), «Образцовый город» (благоустройство населенных пунктов), «Общественное действие» (помощь беднякам), программа медицинской страховки, еще несколько полезных и очень дорогих программ.

Поначалу все шло хорошо. Американская экономика стремительно росла, инфляция тоже росла, но так медленно, что ею, казалось, можно было пренебречь, а расходы на социальные нужды увеличивались в среднем на 7,7% в год. Но уже в начале 1970-х годов кейнсианство стало давать сбои. Первой рухнула система мировых финансов, созданная стараниями Кейнса. Сама система была вовсе не плоха, но она предполагала, что государства будут вести себя цивилизованно и сдержанно, чего на деле не наблюдалось. Во-первых, США воевали не только с бедностью, но и во Вьетнаме. На войну уходили миллиарды долларов, что раскручивало инфляцию. Во-вторых, европейские страны начали разрушать Бреттон-Вудскую систему. В частности, Франция несколько раз требовала обменять ее доллары на золото, что и приходилось делать. Золотой запас таял, а долларов становилось все больше, поскольку США были вынуждены печатать все больше денег, в которых нуждалась растущая международная торговля. Если в начале 1970 года золотом было обеспечено 55% долларов, обращавшихся в мировой экономике, то к концу этого года — только 22%. В результате в 1971 году президент США Ричард Никсон был вынужден демонтировать Бреттон-Вудскую систему, прекратив обмен долларов на золото. Но ни остановка войны во Вьетнаме, ни отмена золотого стандарта не смогли сдержать инфляцию.

Дошло до того, что в конце 1970-х годов американцы, утратив веру в доллар, бросились скупать золото. «Каждый, кто помнит великую инфляцию 1970-х, помнит золотую лихорадку 1979-1980 годов — вспоминает современник — Можно было купить южноафриканские крюгерранды (золотые монеты — „Деньги“) в любом банке. Думаю, цена удваивалась каждый месяц. Было полно безумных разговоров о том, что доллара скоро совсем не будет и все мы окажемся в новом каменном веке ». В то же время рост экономики замедлился, а безработица выросла. Между тем роль государства в управлении экономикой постоянно увеличивалась. В 1975 году конгрессмены Хэмфри и Джавидс даже предложили создать в США орган, аналогичный советскому Госплану. Вместо пятилеток, правда, предлагались шестилетки. Госплан, конечно, не создали, но повышенные обязательства приняли. Конгресс США одобрил законопроект Хэмфри «О полной занятости и сбалансированном росте», который предусматривал снижение инфляции до 3%, а безработицы — до 4% к 1983 году. Но экономика этот документ проигнорировала.

Как бы то ни было, ставшие привычными кейнсианские методы стимулирования экономики перестали работать. Правительство по-прежнему раздавало деньги потребителям и предпринимателям, но покупательная способность населения не росла из-за обесценения денег. Оказалось, что кейнсианство, как и все экономические доктрины до него, работает только при стечении определенных условий и не является панацеей.

Итогом стал консервативный поворот эпохи Рейгана и Тэтчер. США и Великобритания начали сокращать государственные расходы и отказываться от контроля над экономикой. И снова на вооружение были взяты рецепты одной из экономической школ — на сей раз это была чикагская школа, призывавшая к либерализации экономики. И снова нашлись люди, которые применяли ее рецепты не по назначению. Достаточно вспомнить Россию 1990-х годов: правительство пыталось уменьшать денежную массу, когда производству катастрофически не хватало оборотных средств.

Единственно верную экономическую теорию, которая работала бы в любых условиях, пытаются сформулировать до сих пор. Но стоит экономистам уверовать в чудесную спасительность очередной доктрины, как строптивая экономика преподносит им очередной сюрприз. Так что поиски идеальной теории, скорее всего, будут продолжаться вечно